Это октябрьское утро оказалось довольно пасмурным. Сонное небо затянулось одеялом из серых туч, будто пытаясь отоспаться после неспокойной от постоянных сирен ночи. Солнце, в свою очередь, даже не пыталось пробиться через тусклое полотно. Город был пропитан холодной атмосферой горячего фронта. Металлическая сетка ограждала разбитую сгоревшую технику, словно опасных зверей, которые однако уже не в силах никому навредить. Крупнокалиберная пушка “Мста-Б” ещё совсем недавно взрыхливала целые города и посёлки, а теперь это ни что иное как музейный экспонат. Хотя музеем это место не назовешь, скорее, – кладбищем для безжалостных орудий-убийц. Рядом с ней, понурив разбитую кабину, расположился «Тигр» – от грозного бронеавтомобиля осталось лишь название. Больше не вселяет ужаса и танк Т-64 – к счастью жителей этого города, до своего места предназначения он не доехал. Все вышеперечисленные и многие другие рядом с ними трофеи уже не казались такими грозными и беспощадными, как ещё совсем недавно на кровавых полях боя.

– Ось хтось з вас і розгромив мій дім… і гараж… і старенький «Жигуль»… усе знищили вщент… – Послышалось еле слышное бормотание одного из зрителей, стоящих рядом.

Это был 76-летний мужчина, который внимательно рассматривал покорёженную технику. Его звали Михаил Алексеевич. На нём были чёрные осенние ботинки, тёмно-синие спортивные штаны и легкая (по всей видимости, давно отслужившая свой срок) серая куртка. На голове у него была синяя вельветовая фуражка, прикрывавшая больные, сильно покрасневшие светлые глаза. Сначала вид его глаз заставлял думать, что старик только что плакал (что, в принципе, могло быть правдой), но на самом деле, виной этому была болезнь, мучившая его уже не один год. Впрочем, основным страданием в последние месяцы были для него не старая одежда и не больные, воспалённые глаза. Чуть менее двух месяцев Михаил пробыл под оккупацией русских в своём родном посёлке, недалеко от Снигирёвки, Херсонской области.

«Спочатку, як вони тільки-но зайшли, все було наче спокійно. – Алексей начал свой рассказ, отвечая на вопрос одного парня, который невольно подслушал комментарий о разбитом доме. – Справді, нікого не чіпали, інколи навіть допомагали з водою, їжею і так далі. А от потім, невдовзі, коли зайшли ці…– немного замявшись, он сильно сжал губы, – … зайшли ці нацисти – інакше ж їх ніяк не назвеш. Наші всі боялися показуватися на вулиці, а якшо й виходили, то тільки в крайніх випадках і тільки зранку…»

Его челюсти и руки начали дрожать при воспоминании тогдашних событий. Он отрицательно мотал головой, будто сам не веря ужасу того, что рассказывал.

«Якось я почув, шо зайшли до Васьки, мого сусіда, – а він прямо навпроти мене жив. Чую: шось кричать на нього хлопці в формі. А в нього теж старенький «Жигуль» був  (тільки трошки в кращому стані, ніж тоді мій). Так вони в нього його забирали. Я їм кажу: “Ну ви чого, хлопці? Не забирайте ви у Васьки машину, будь ласка! В нього ж серце хворе, та й йому ж хоча б до магазину якогось за хлібом зʼїздити.” Але не встиг я договорити, як один з них наставив на мене автомата, – старик слегка ткнул пальцем парню в живот, пытаясь скопировать оккупанта, – і каже мені: “Нє лєзь, старий, а то стрєлять буду!” От так…» Здесь Михаил Алексеевич, наверное, слишком отчетливо вспомнил не только детали тех событий, но и свои эмоции – это было видно по его морщинистому лицу, которое скривилось, как от сильной боли. Выждав небольшую паузу, он продолжал:

«Наступого дня я зібрав речі, сів на лісапету, та й поїхав куди-подалі звідти. Я вирушив ше до світанку і, коли їхав через міст, то шось змусило мене подивитись донизу. Опустивши очі, бачу: якась як мотузка натягнута, а я на неї вже колесом майже наїхав… – тут он взялся за голову, и его покрасневшие глаза широко смотрели на молодого парня. – Оце, якби сонце було навпроти і світило б мені в очі, я б точно нічогісінько не побачив би… Отож, я розвернувся і знайшов інший шлях до сусіднього села, де зупинився у своєї свахи. Там теж були росіяни, але не так багато на той момент. Одного вечора прибігає сваха, вся в сльозах, і кричить: “Тата нема! Нема тата мого!..” Я кажу: “Як нема?! Що трапилося?!” А, як виявилося, батько її пішов рибалити, але на якесь нове для себе місце, та й підірвався на розтяжці… Ось так…»

Старик снял фуражку и начал мять её своими трясущимися руками. «Ось так» – всё повторял он, будто не находя в себе больше сил продолжать рассказ.

«Моя донька якось подзвонила мені (ми знайшли там місце, де був дуже слабенький, але хоч якийсь звʼязок), та й каже: “Тату, є один священик, який їздить та забирає людей з окупованих територій, він і тебе забере, добре?” Я, звісно, погодився. Зібравши речі, яких в мене було зовсім трохи, тому це було не важко, – тут Алексеич улыбнулся впервые за всё время разговора, да и казалось, что вообще за очень долгое время, – і сів чекати, як домовились – о восьмій ранку. Чекав годину, дві, а священник все не приїзжав. А я потім дізнався, що його спіймали росіяни, забрали автомобіля та дуже тяжко побили. Навіть не знаю, вижив він чи ні…»

Дальше старик рассказал, как чудным образом смог выбраться из оккупации и добраться в прифронтовой город, в котором он сейчас находился. Молодому человеку было с одной стороны приятно, что с ним весьма неожиданно поделились столь из самой души историей. Однако вместе с тем, каждое услышанное им слово осталось не только в памяти, но проникло глубоко в душу; светлые, сильно покрасневшие глаза запомнились слишком уж хорошо, чтобы когда-то забыть.

Солнце, будто сбежавший заложник грозных туч, начало потихоньку показывать себя местным жителям, нежно ловя их своими тёплыми лучами и заставляя некоторых снимать с себя верхнюю одежду. К концу дня возле металлической сетки уже никого не было видно. Лишь одинокая фигура всё ещё стояла напротив Т-64, отказываясь уходить домой.

Фред Тейлор

---

Следить за моим творчеством совсем нетрудно. О каждой новой публикации я сообщаю в Telegram канале и на социальной страничке Facebook. Вы также можете подписаться на рассылку по электронной почте (в правом нижнем углу экрана введите свой email и нажмите «подписаться») и таким образом не пропускать ни единой новой записи.